— Уж если пороть, то уж всю эту, извини, сопливую банду! — рассмеялся Илларион Венедиктович, останавливаясь и вставляя ногу в спавшую с неё туфлю. — Утром созвонимся и договоримся о совместных действиях. Я обещал ввязаться в эту историю.

— Черт его знает что! — воскликнул Гордей Васильевич. — Единственное, что есть в Робке-Пробке действительного ценного, так это красивая шевелюра! Ну и ходил бы себе, красовался, а он в бандиты полез! Вон твой автобус. Вполне успеешь. Будь здоров! Я пойду действовать! Мысль у меня обнаружилась!

Хорошо, что, увлеченный какой-то мыслью, Гордеюшка сразу свернул за угол: для того чтобы встать на ступеньку автобуса, Иллариону Венедиктовичу пришлось снять туфли и держать их в руках. Компостируя абонемент, он, можно сказать, запутался в рукавах пиджака и не замечал, с каким ужасом или презрением смотрели на него немногочисленные пассажиры.

Он чувствовал во всём теле, особенно в голове, свинцовую тяжесть, неимоверную усталость и почти необоримое желание заснуть сейчас же, немедленно, вот тут, в автобусе… Чтобы этого не случилось, он старался вспомнить что-нибудь весёлое, сложное или тревожное и стал гадать, назначил ли он Вовику встречу на завтра в семь ноль-ноль… Так и стоял, с большим трудом удерживаясь на ногах, до локтей подвернув рукава пиджака, который стал ему чуть ли не до колен, подвернув брюки и держа туфли в руках, генерал-лейтенант в отставке Самойлов.

Как в тумане, как в полусне, брел он, пошатываясь, пугая редких прохожих своим видом. На его счастье, не встретилось ни знакомых, ни соседей.

Он не помнил, как вошёл в квартиру, как оказался в постели. Спал он крепко.

Пробуждение Иллариона Венедиктовича было прекрасным и ужасным одновременно.

Мне не найти слов, уважаемые читатели, чтобы достоверно описать, чтo он испытывал в это незабываемое для него утро, ибо ни со мной да и ни с кем из вас ничего подобного не случалось.

Генерал-лейтенант в отставке Илларион Венедиктович Самойлов проснулся десятилетним мальчиком.

Сначала он просто ничего не понимал, лежал, наслаждаясь необычным ощущением легкости, почти невесомости.

«Значит, я уже вернулся в детство? — мысленно спросил он себя. — Ты не помнишь, как это чудо произошло?»

И самое странное, самое удивительное, самое необъяснимое заключалось в том, что он воспринял это как должное, как исполнение обыкновенного желания. Он мечтал вернуться в детство, вот вернулся — всё правильно.

Соскочив с постели голенький, он сразу отправился искать что-нибудь из одежды внуков, еле-еле разыскал среди игрушек трусы, натянул их и подошёл к зеркалу.

— Здравствуй, Лапа, — сказал он своему отображению — десятилетнему мальчику, подбородок и щёки которого были покрыты седой щетиной.

«Свершилось, — оч-чень спокойно и даже удовлетворенно подумал он. — Конечно, должен быть ряд недостатков. К примеру, седая щетина. Давай-ка, мальчик, сначала побрейся, а дальше будет видно».

Выбрился Илларион Венедиктович тщательнее обычного, хотя на стуле пришлось не сидеть, а стоять на корточках. Все вещи вокруг казались непривычно большими.

На часах было шесть. В семь ноль-ноль Илларион Венедиктович вроде бы обещал встретиться с Вовиком Краснощёковым, а в двенадцать ноль-ноль быть у гаража на сборище банды Робки-Пробки.

Но ведь Иллариона Венедиктовича Самойлова, генерал-лейтенанта в отставке, больше не существовало! Вместо него на свете снова стал существовать десятилетний мальчик по прозвищу Лапа.

И если из Лапы вырос генерал-лейтенант, то, может быть, из генерал-лейтенанта — грандиозус наоборотус! — получится неплохой мальчик?

Он долго смотрел в зеркало, потом решительно и громко приказал:

— Лапа! Приступить к исполнению обязанностей! Желаю тебе счастливого детства!

Глава под номером ВОСЕМЬ и под названием

«Первые впечатления от повторного детства,

или

ЧТО случается, когда Федьке необходимо в «мы»

Итак, уважаемые читатели, позвольте надеяться, что вы, как я, каждый из вас в разной степени, естественно, заинтересовались происшедшими событиями и тоже, как я, любопытствуете: а что же будет дальше и чем всё это кончится? Честное слово, не знаю, пребываю в полном неведении, только могу предполагать кое-что, да и то приблизительно.

Но, прежде чем продолжить повествование, и не забывая, что оно задумано, в основном, как дидактическое, считаю необходимым остановиться на одном немаловажном вопросе.

Однажды моя знакомая, очень хорошая девочка, дала мне почитать замечательную книгу. Я прочел её и, кроме того, о чём написано, узнал ещё и о том, чем питалась девочка, когда читала. Сначала она ела борщ или щи: между страницами засох капустный листочек с жиром — пятно в полстраницы. На второе была жареная или отварная рыба: между страницами присохла рыбья косточка. На третье, судя по отпечатку дна стакана на рисунке, девочка пила компот. Ела она и пирожное, лузгала семечки, и особенно доставалось книге, когда девочка читала-ела или ела-читала ягоды!

Другую, не менее замечательную, книгу дал мне почитать тоже очень хороший мальчик. Наслаждаясь этой замечательной книгой, я легко устанавливал, когда мальчик мыл руки (редко!), а когда нет (часто!), и даже угадывал, чем у него были руки измазаны.

Мною приведено только два примера отвратительного отношения к книгам. А сколько существует ещё самых разнообразных, один другого омерзительнее, способов порчи их?!

Мне жаль и книги, и горе-читателей. Конечно, обидеть книгу легче, чем человека. Она добра и доверчива, и когда её терзают, даже пожаловаться не может, не то что защититься. А вот отомстить за отвратительное отношение к себе она может, да ещё как! Книги мстят горе-читателям, вернее, своим врагам-читателям, тем, что отдают им не все богатства, заключенные в страницах!

Настоящему читателю, любознательному, внимательному, терпеливому и обязательно уважительно относящемуся к каждой страничке, книга отдаёт себя всю, и он становится умнее, добрее, веселее, серьёзнее, короче говоря, становится настоящим человеком.

Это, к сожалению, неизвестно и никогда не будет известно горе-читателям. В лучшем случае они используют книгу для более или менее приятного времяпрепровождения. Ну, сие примерно то же самое, что мух ловить. Только мух ловить труднее, но зато и полезнее, чем почти зря листать страницы и наносить им непоправимый вред.

Обо всём этом я был вынужден сообщить вам, уважаемые читатели, с единственной целью — запомните, если не знали раньше: читать — так читать, есть щи — так есть щи, ловить мух — так мух ловить!

Сказанное выше, конечно, имеет отношение и к книге, которую вы сейчас держите, надеюсь, в чистых руках и не едите щи или не пьёте компот и семечки не лузгаете.

Дело в том, что в события, которые произошли и произойдут в нашем повествовании, надо обязательно вдумываться, несмотря на их некоторую занимательность, а временами и откровенную развлекательность. А если вам вдумываться не хочется, закройте данную книгу, возьмите другую, поинтереснее, или смотрите мультики по телевизору. Спасибо за внимание, уважаемые читатели, пошли, как говорится, дальше.

Но прежде вернёмся немного назад, во вчерашний день, несколько событий которого остались мною неосвещенными.

Нам, к примеру, необходимо узнать, чем закончился разговор Вовика и воспитанной девочки Вероники, у которой вся голова в разноцветных бантиках.

Помните, она просила его дать честное слово, что он её никогда нигде и ни за что не подведёт, и мальчик надолго замолчал?

А после долгого молчания он медленно и неуверенно произнес:

— Я бы дал честное-пречестное слово, если бы знал, кто ты такая.

— Чтобы наш разговор, который вполне может оказаться последним, не был бесконечным и безрезультатным, слушайте внимательно, — строго сказала воспитанная девочка Вероника. — Если вы действительно намереные спасти меня от грозящей опасности, приходите сюда ровно к двенадцати дня. Не явитесь — это будет означать, и я тому не удивлюсь, что моя несчастная судьба вас ни капельки не беспокоит, даже не волнует! — И воспитанная девочка Вероника стала отдаляться от Вовика обиженной, но вместе с тем и независимой походкой, однако все разноцветные бантики на её голове покачивались насмешливо и даже с долей презрения.