На приглашение войти, которое хозяин номера произнес совершенно машинально, вошли двое мужчин в одинаковых ультракоричневых костюмах, чёрных рубашках, повязанных белыми галстуками, усеянными малюсенькими фашистскими свастичками.

Один из вошедших, седой, невысокого роста, был в огромных очках кровавого цвета; второй — высокий, широкоплечий, русоголовый, в очках с зеркальными стеклами, в которых во время последующего разговора отражались два маленьких Ивана Варфоломеевича.

А он никак не мог определить, почему ему сразу стало страшно, в душе тут же возникло предчувствие беды, но, быстро совладав с собой, он предложил незнакомцам присесть, извинился, что вынужден принять лекарство, — проглотил успокоительные таблетки. Неведомый страх постепенно исчезал, а недоброе предчувствие оставалось.

— Извините, многоуважаемый господин профессор, за внезапное вторжение, — сказал седой в очках кровавого цвета на русском языке с чуть заметным иностранным акцентом, — и разрешите представиться. Мое имя Прэ Зидент, а это мой молодой, относительно, конечно, коллега Серж фон Ллойд. Мы знаем, что вы устали, не очень здоровы: брали в аптеке успокоительные таблетки, понервничали в магазине детских игрушек и так далее и тому подобное. Постараемся не долго вас утомлять. По-русски мы говорим оба, и это значительно облегчит нашу нелегкую беседу.

Надо ли говорить, уважаемые читатели, что слова Прэ Зидента всполошили и без того растревоженного Ивана Варфоломеевича? Но он сделал вид, что его ничего не смутило, и сказал, сколько ни сдерживался, недружелюбным тоном:

— Да, я устал, плохо себя чувствую и совершенно не расположен к разговорам с незнакомыми людьми. Прошу покороче. Чем могу служить?

— О! О! О! — понимающе воскликнул Прэ Зидент и долго, задумчиво, с сожалением кивал головой. — Искренне соболезнуем вам, но разговор наш имеет в первую очередь огромное, может быть, решающее для всей вашей жизни значение.

Серж снял очки с зеркальными стеклами, в которых до этого отражались два маленьких Ивана Варфоломеевича, и пронзительно, изучающе разглядывал его, и под этим взглядом ученому становилось всё более не по себе. Серж водрузил очки на место, и Иван Варфоломеевич опять не мог оторваться от своих маленьких отражений в зеркальных очках.

— Мы имеем сведения о прискорбном случае с вами в магазине детских игрушек фирмы «Мементо мори!», — неторопливо заговорил Прэ Зидент, — что в переводе с латинского на ваш язык означает…

— Знаю, знаю! — раздражённо перебил Иван Варфоломеевич. — Помни о смерти! Довольно странное название для фирмы по производству детских игрушек! Правда, если учесть, какие— игрушки предлагает эта фирма… Кстати! — он показал, Прэ Зиденту на снимок в газете. — Читали? Может быть, вы имеете отношение к этой подлой клевете?

— Некоторое, — скромно ответил Прэ Зидент и оживлённо начал объяснять: — По-вашему — подлая клевета, а по-нашему — отличная реклама и для вас, досточтимый профессор, и для фирмы. Минуточку! — Жестом, в котором, явно проскользнула повелительность, он предложил ученому сесть. — Сейчас вы всё узнаете. И я не завидую вам, так уж слишком горячо заботящемуся о судьбах чужих детей! Позвольте полюбопытствовать, глубокоуважаемый господин профессор, а где ваши собственные дети?

Тут Серж опять снял зеркальные очки, Иван Варфоломеевич перестал в них отражаться, и от этого ему словно бы стало чуточку легче, хотя недоброе предчувствие давило на сердце. Беспокоил его и холодный, пристальный взгляд Сержа.

— Моя семья погибла, — глухо ответил Иван Варфоломеевич, — под первой же бомбежкой, во время войны. А второй семьи я не завел. Да какое вам дело до меня?

Прэ Зидент подчеркнуто сочувственно покачал головой, задумчиво помолчал, переглянулся с Сержем и тоном приказа посоветовал:

— Примите на всякий случай ещё успокоительных таблеток.

— Это шантаж, — слабым голосом выговорил Иван Варфоломеевич. — Я сейчас же позвоню в наше посольство.

— Не имеет, смысла, — Прэ Зидент криво усмехнулся. — Мы пришли не шантажировать вас, дорогой господин профессор, а помочь вам, доставить вам необычайную радость. Примите, примите таблетки, сейчас вам будет очень и очень тяжело, но — повторяю! — не по нашей вине. Мы желаем вам только добра.

Покорный, весь обессиленный, обмякший от какого-то гнетущего предчувствия, ощущения приближающейся беды, Иван Варфоломеевич запил таблетки, держа стакан обеими руками.

— Слушаю вас, — хрипло сказал он, машинально ощупал голову, и эти привычные движения словно прибавили ему сил, он мысленно приказал себе: «Ты находишься в чужой стране, тебе уже сделали две гнусности, перед тобой настоящие враги, будь любезен вести себя достойно!» И он уже не попросил, а властно напомнил: — Слушаю вас. Да, я старик, да, я слаб, но не пытайтесь больше запугивать меня. Выкладывайте, что там у вас, с какой гадостью вы явились.

Прэ Задент неторопливым движением снял очки со стеклами кровавого цвета, и за ними оказались большие, навыкате коричневые глаза с мрачнейшим взглядом. Он произнес чересчур уж скорбным голосом:

— Ваши родители и жена погибли. Вечная им память. Поверьте, глубокоуважаемый…

— Не паясничайте! — с презрением перебил Иван Варфоломеевич. — Я не нуждаюсь в вашем да ещё поддельном сочувствии. У меня погиб и сын… — голос его непроизвольно задрожал. — Серёженька…

— Серж! — громко и даже грубо позвал Прэ Зидент. — Подойди к своему отцу.

Иван Варфоломеевич тяжело поднялся навстречу подходившему к нему Сержу и, падая, успел увидеть, как в зеркальных очках пошатнулись два маленьких Ивана Варфоломеевича.

Глава под номером ТРИ и под названием

«Личная безответственность,

или

Начало подготовки к редчайшему биолого-психолого-педагогическому эксперименту»

Интересно, а что же вы думаете, уважаемые читатели, по поводу опоздания Вовика Краснощёкова на встречу с генерал-лейтенантом в отставке Илларионом Венедиктовичем Самойловым? На встречу, которая могла сыграть в жизни дармоезда огромную и даже решающую роль?

Жалеете вы его, осуждаете или даже возмущены, а может быть, и оправдываете его?

У меня лично на сей счёт мнение совершенно определённое. Вовик не просто проспал, точнее выражаясь продрых, а сделал своё очередное привычнейшее дело — поступил безответственно. Да и проснулся-то он вовсе не оттого, что сквозь сон вспомнил о договоренности быть в семь ноль-ноль в условленном месте и с кровати его стремительно подняло НЕ это самое чувство личной ответственности за своё слово. Увы, стремительно подняло Вовика с кровати желание мчаться не в условленное место, а совершенно в другое, необходимое сейчас мальчишке больше всего на свете. Только после посещения этого места Вовик и вспомнил о своем обещании.

Мальчишке продрыхать встречу с генерал-лейтенантом в отставке! (Если бы можно было, я вместо одного возмущенного восклицательного знака поставил бы здесь сто двадцать четыре наивозмущённейших!)

А вот взял да и проспал спокойненько, продрых крепко-накрепко, дармоезд краснощёкий! Да ещё и обиделся, не застав Иллариона Венедиктовича в условленном месте, пооблизывался, слюнки поглотал, с завистью глядя, как счастливые люди мороженое уничтожают. Однако в оправдание Вовика следует уточнить, что обиделся засоня не столько на себя или генерал-лейтенанта в отставке (хотя немножечко и на него), сколько на нелепую случайность.

На самом же деле ничегошеньки нелепого в данном происшествии даже под сверхсильнейшим микроскопом не обнаружить! Всё произошло совершенно закономерно, в точности именно так, как и должно было произойти. И причина тут не в том, что Вовик любил и умел поспать, а в том, что не умел и не любил, не был приучен держать данное слово, то есть проявлять наиэлементарнейшую личную ответственность. Он, можно сказать, обладал развитым чувством личной безответственности.